Литература

Свобода и справедливость: российские соблазны ложного выбора

Р.С.Гринберг.

М.: Магистр: ИНФРА-М, 2012. – 416 с.

Руслан Гринберг – член-корреспондент РАН и директор Института экономики РАН – не любит либералов. Точнее, на личности Гринберг не переходит, а Гайдара, с которым он мало в чем не согласен, и вовсе называет в этой книге «квалифицированным экономистом и смелым политиком». Но праволиберальную идею Гринберг переносит с трудом.

Не нравятся ему либеральные реформы России в 1990-х. Более того, он считает, что опасность продолжения этих реформ остается и сейчас.

Если бы Руслан Гринберг остановился только на критике правого либерализма, и это было бы любопытно, но в своей монографии он представил концепцию применимости в России модели так называемой «смешанной экономики», фактически предложив заменить праволиберальную идеологию леволиберальной.

Что, по Гринбергу, сделали неправильно в 90-е? В первую очередь, то, что слушались советов Международного валютного фонда, который, кстати, до сих пор упорствует в своих заблуждениях. Причины провала российских реформ, согласно МВФ, состоят в том, что русские не выполнили его рекомендаций, а именно: максимальная приватизация, минимальная инфляция, максимальная открытость внешнему миру и минимум участия государства в экономике.

Вот это и есть, по Гринбергу, правый либерализм – вера в реальность мифа о том, что в мире благоденствуют нации, которым удалось свести к минимуму государственное участие в экономике. Вообще, автор считает интеллектуальным феноменом наших дней существование тотального террора двух максим: «ошибки государства всегда хуже ошибок рынка» и «чем меньше государства, тем лучше для экономики». Вывод, который из этих максим делают правые либералы: лучше переборщить с дерегулированием, чем с чрезмерным распространением государственных интервенций.

Все это абсолютная неправда, уверяет Гринберг, эти максимы не применяются в реальной практике самых рыночных западных стран. Доказательство: через совокупный государственный бюджет ОЭСР (Организация экономического сотрудничества и развития, где состоят самые богатые государства мира) сейчас перераспределяется 50 % ВВП, а 100 лет назад только 10 % – то есть государственное участие в т. н. «рыночных странах» увеличивается с каждым десятилетием.

В России правые реформы 1980-х – 1990-х захлебнулись, по Гринбергу, не от того, что мы не слушались МВФ, а в страстях нетерпения и жадности. Захлебнулись, потому что идеологи этих реформ исповедовали философию рыночного фундаментализма, считая, что рынок сам все отрегулирует. Он и отрегулировал: все, что не обещало быстрого обогащения, было закрыто или заброшено. Больше других пострадали промышленность и социальная сфера.

Сейчас, считает Руслан Гринберг, на страну накатывается новая волна «людоедского либерализма» – обсуждается дальнейшее сокращение расходов в социальной сфере (а они и так снижены до недопустимого уровня). Хотя теперь уже нет иллюзий, как в 1990-е, что часть бюджетной сферы перехватят частные предприятия. И тогда не перехватили, и сейчас точно не перехватят.

Впрочем, пока что Россия втянулась не в новые реформы, а в тягучую муть нового застоя. И этот нынешний «период стабильности» даже хуже брежневского застоя 1970-х годов.

Сегодняшний застой – это, по Гринбергу, результат инфантильных действий властей и примитивизма мышления новых «хозяев жизни». Все реформы 1970-х были симулякрами. Сейчас таких симулякров не меньше, но получается еще хуже, чем тогда, получается как всегда при повторе – фарс, карикатура.

Тогда, при всех недостатках, СССР имел полный хозяйственный комплекс. Экономика не была демократической, но была социальной. И – что важно – она устраивала людей. Сосисок не всем хватало, но нищих не было. Самая главная трагедия сегодня – чудовищное расслоение, когда 10 % живут нормально, а 70 % выживают. Таким образом, главный урок застоя – недопустимость утраты социальной ориентации экономики.

А именно это и происходит. Нынешняя экономическая система в России – не из XXI, а из XIX века, одновременно и рыночная, и асоциальная, что нехарактерно для развитых государств. Поэтому если раньше мы хотели социализма с человеческим лицом, то теперь хотим капитализма с человеческим лицом.

У нынешней России, считает автор монографии, нет целей – отрекшись от утопических усилий СССР по построению светлого будущего, мы бросились в другую крайность и отказались от каких-либо целей, в итоге экономика пушена на самотек.

И надо срочно что-то делать. Что?

Во-первых, заниматься промышленной политикой. За время системной трансформации Россия сумела растранжирить запас прочности, созданный в советские времена. Теперь она продолжает терять силы от бездействия.

По результатам 2006 года в России уровень производства 1991 года был превышен лишь в добыче топливно-энергетических ресурсов (114,2 % от уровня 1991 года), добыче полезных ископаемых (101,3 %) и в производстве целлюлозы и издательской деятельности (113 %).

При этом отмечалось дальнейшее снижение выпуска оборудования для литейного производства, металлорежущих станков, прокатного и доменного оборудования. Так, в 2005 году в РФ было произведено меньше, чем в 1992 году: электрических турбин – на 42 %; станков металлорежущих – в 11,1 раза; кузнечно-прессовых машин – в 15 раз; тракторов на колесном ходу – в 13,2 раза; комбайнов зерноуборочных – в 5,6 раза; ткацких машин – в 126,5 раза и т. д. То есть к настоящему времени в России близка к исчезновению технологическая основа национального машиностроительного комплекса.

Нам нужна старомодная промышленная политика. У правительства РФ, пишет Гринберг, был, в принципе, правильный посыл к иностранцам: приходите, собирайте у нас хорошие автомобили, но чтобы 60 % деталей были русскими. А вот эти детали как раз и некому производить, и никакие рыночные силы саморегулирования здесь не помогут – они заработают только при умной промышленной политике.

Руслан Гринберг считает, что надо определиться с приоритетами структурной политики, для начала выявив наличие и состояние субъектов трех категорий:

– перспективные конкурентоспособные производства. Тут интересны не отрасли, а именно отдельные налаженные производства, которые близки к мировым стандартам;

– предприятия, начисто лишенные рыночных перспектив. Здесь надо только спасать людей, решать их социальные проблемы;

– предприятия, необходимые для обеспечения национальной безопасности (очевидно, скажем, что ядерная держава не может жить без собственного машиностроения).

Россия должна обладать машиностроительным комплексом, обеспечивающим современным оборудованием: 1) добычу энергетических и минеральных ресурсов, 2) переработку минерального сырья, 3) производство химической продукции, 4) переработку лесных ресурсов, 5) аграрный и строительный комплексы, 6) железнодорожный, речной и авиационный транспорт, 7) производство медицинских препаратов и медицинской техники.

Потенциально конкурентоспособными производствами в России Гринберг считает тяжелое машиностроение, самолетостроение, ядерную отрасль, производство грузовой техники. На них и надо сосредоточить государственное финансирование.

Рассуждения о том, что российская продукция будет в любом случае хуже импортной, Гринберг отметает. Например, говорит он, СССР производил пассажирские самолеты, 120 машин в год: Ил-86, Ту-154. И это, уверяет Гринберг, были прекрасные самолеты. У них были какие-то проблемы с шумом, но разве это не решаемые вопросы?

Другой тип рассуждений – о том, что отпущенные деньги все равно разворуют, – по Гринбергу, пустая отговорка, вложение денег в собственное производство более правильный путь, чем комфортное ничегонеделание.

Следующее направление приложения сил – инновации. Гринберг пишет, что в кругу лиц, ответственных за экономический блок в правительстве, по-прежнему принято считать, что модернизация экономики наступит сама по себе, в результате активизации рыночных сил саморегулирования. А чтобы эти силы заработали, правительство сосредоточит внимание на формировании законодательства, создании условий снижения налогового бремени для инвесторов и пр.

Но – если конкретная государственная политика будет ограничиваться только этими мерами (которые, говорит Гринберг, вполне разумны), вряд ли удастся радикально изменить ситуацию в стране. Российская экономика и дальше будет структуризироваться стихийно. В стране нет спроса на инновации, потому что разрушена промышленная база, нет предприятий, которым были бы нужны инновации.

Другая фундаментальная проблема связана с переориентацией свободных финансовых ресурсов на инвестирование проектов. Сейчас российское государство научилось изымать часть сверхдоходов от экспорта нефти в стабилизационный фонд, но потом вкладывает их в иностранные ценные бумаги, выводя из национальной экономики. Происходит это в связи с отсутствием как проектов, так и предприятий, способных эффективно осваивать эти средства.

Поэтому необходима государственная структурная и инновационная политика.

Кстати, Руслан Гринберг в своей монографии борется с еще одним устойчивым либеральным утверждением – об опасности нефтяных доходов. В последние годы, пишет Гринберг, на Россию неожиданно пролился золотой дождь нефтедолларов, что вызвало в рядах влиятельных либералов почти панику – говорили, что стремительное увеличение экспортных доходов ведет к консервации структуры хозяйства, к ускорению инфляции и прочим бедам. В общем, внушалась мысль, что «деньги – зло».

Гринберг возражает: с точки зрения здравого смысла все это понять трудно. В стране столько нерешенных проблем и сфер, где можно было бы с пользой потратить, как говорят англосаксы, «прибыль, принесенную ветром». И не мы первые испытываем такого рода болезни – мир сталкивается с ними давно и применяет для их решения надежный набор инструментов. И ни в одной стране мира так сильно, как у нас, не переживали по поводу мощного притока валюты. Этому обычно радуются, не забывая изымать у хозяйствующих субъектов сверхдоходы и направлять их на общественные нужды. Таков опыт Великобритании и Норвегии. Россия же вполне сознательно упускает эту возможность.

Следующая проблема России – коррупция и бюрократия. Гринберг, правда, придумал такую формулу: «У нас нет никакой коррупции, просто все учреждения стали коммерческими – от роддома до морга». То есть это не коррупция, а «анархофеодальный капитализм». Но как бы это ни называлось – с этим надо бороться.

Решение проблемы бюрократизации системы управления автор монографии видит только в развитии культуры, в продвижении таких подходов, как «творческая реализация личности», «профессия по зову сердца», «труд не как обреченность» и «доверие граждан». В общем, коррупция и бюрократия будут искоренены, когда начнут работать социокультурные механизмы. Поэтому нужно поднимать авторитет и влияние деятелей науки и искусства, говорить о значимости интеллектуального труда в обществе, заниматься культурным просвещением. В целом – вернуть то, что было в Советском Союзе, когда культура считалась значимым компонентом жизни каждого советского человека.

Следующий пункт несогласия автора с либералами: в России, пишет Руслан Гринберг, царит настроение: начнется подъем на Западе, тогда и у нас тоже все будет хорошо. Это неправильное настроение – надо пользоваться кризисом в Европе.

Как пользоваться? Например, предприятия многих стран Европы переполнены складскими запасами оборудования новейших образцов, спроса на которые нет. И это нужная нам для модернизации среда. На нефтедоллары мы могли бы заключить крупнейшие в истории взаимовыгодные сделки на поставку подешевевшего оборудования, на консультации опытных специалистов. И такие сделки с членами ЕС могли бы дать старт диверсификации российской экономики и нормализации отношений с ЕС.

Руслану Гринбергу вообще хочется, чтобы Россия стала асоциированным членом ЕС. К этому ведет такая логическая цепочка: Россия, казалось бы, большая страна, народа много, но все же она не такая большая – многие страны превосходят ее по численности населения. В мире более-менее уютно сейчас чувствуют себя либо очень большие страны вроде Китая или Индии, которые не нуждаются ни в каких интеграционных блоках, или маленькие, состоящие в региональных союзах, – Люксембург, Монако, Бельгия. В России живут 140 млн человек – ни то ни сё.

Исследования показывают, что в экономическом пространстве оптимально (есть такое понятие econoy of scale – экономия на масштабе) должны размещаться 280–300 млн человек. Тогда вы получаете абсолютные преимущества в международном разделении труда. В СССР жили 288 млн человек – оптимальная величина для эффективного экономического пространства, а теперь – 140 млн, что мало.

Вывод: Россия должна создать блок с ЕС – без Европейского Союза нам трудно провести настоящую модернизацию. И другой блок – с Китаем – по освоению Дальнего Востока.

В любом случае, надо начинать действовать. У Джека Лондона, пишет Гринберг, есть роман «Время не ждет». Сейчас Россия переживает ровно такой же момент. Если страна примет программу перестройки экономики и социальной сферы (тем более что деньги на это имеются), есть шанс вернуться в число мировых лидеров. А если будет сделан упор только на создание идеального инвестклимата и борьбу с инфляцией, то шансов сохранить интеллектуальный и трудовой потенциал России – очень мало.

Для члена-корреспондента РАН Руслана Гринберга очевидно: надо укреплять государство, не жертвуя при этом демократическими ценностями. Звучит как банальность – но дороже всего нам обходится пренебрежение банальностями, говорит Р. Гринберг вслед за Ф. Ницше.

Методология создания эффективных вертикально интегрированных холдингов

М. П. Голубев.

М.: ИНФРА-М, 2012. – 521 с.

Что считать холдингом, а что холдингом не считать? – вопрос, в котором среди экономистов и практиков нет единства. Автор этой книги доктор экономических наук Михаил Голубев (одновременно теоретик и практик, поскольку работает сейчас в одной из крупных нефтяных компаний) предлагает свою версию: холдинг – это совокупность структур, объединенных долгосрочными интересами и устойчивыми бизнес-процессами.

В этом определении холдинга нет никаких слов о собственности, поскольку автор считает, что не этот способ контроля за входящими в холдинг предприятиями является определяющим – да это могут быть и отношения собственности, но могут быть и арендные отношения или долгосрочные контракты. Кроме того, в большинстве предприятий их акции закреплены за номинальными держателями, а не за реальными собственниками.

Тем не менее, несмотря на все сложности с выяснением, кто является владельцем того или иного входящего в холдинг предприятия, автор предлагает рассматривать холдинг как единый имущественный комплекс.

Главным аргументом создания вертикально интегрированных промышленных холдингов (ВИПХ) являлось снижение рисков «максимальных потерь», связанных с возможными потерями контроля рынков сбыта. Одновременно при создании такого рода холдинга решалась проблема налоговой стабильности за счет создания системы внутренних цен и бартерных операций.

Таким образом, управляя ВИПХ, собственник, казалось бы, следует стратегии минимизации максимальных потерь. Но, как показала практика, пишет автор, в большинстве таких конгломератов возникла сложная система самостоятельных центров ответственности, противоречащая принципам эффективного управления. А из-за непрозрачности финансовых операций затруднялось обеспечение финансового управления.

Кроме того, надо учитывать, что большинство российских холдингов формировалось в результате достаточно хаотичных приобретений и поглощений, при этом приобретались не только профильные активы, но и серьезные проблемы, стоящие за этими активами. В результате возникли структуры, объединяющие в своем составе разнородные предприятия, имеющие разное финансовое состояние, разные принципы управления, разный масштаб и разный уровень развития.

Рано или поздно основные владельцы холдингов приходят к мысли о необходимости реструктурировать подконтрольную им группу, чтобы сделать ее более эффективной. Но насколько эти реформы будут экономически эффективны, прогнозировать сложно – в том числе из-за наличия в группах непрофильных и неэффективных предприятий и несоответствия балансовой стоимости активов рыночной цене. Возможностям реструктуризации и посвящена большая часть этой книги.

По мнению автора, собственники любого бизнеса хотят обеспечить:

– максимальную капитализацию;

– минимизацию максимальных потерь;

– ликвидность бизнеса, то есть возможность быстрой его продажи или выхода из него;

– максимум отдачи на инвестированный капитал.

С одной стороны, говорит автор, ясно, что эти цели не могут быть достигнуты одновременно из-за их противоречивости, с другой – достичь их все же можно, попутно решая типовые российские бизнес-проблемы.

Так, источником опасности для холдингов в ряде случаев являются миноритарные акционеры – известно, сколько раз по требованиям владельцев малых пакетов акций накладывался арест на имущество компаний. Эта опасность ограничивает свободу рук основного собственника – он не хочет вкладывать средства в предприятие, поскольку тем самым увеличивает и доли противостоящих ему миноритариев. Один из выходов из этой ситуации – предоставлять предприятию кредиты под инвестиционные проекты, но тут появляется другая проблема: постоянный рост кредиторской задолженности плохо сказывается на финансовом положении предприятия. Поэтому собственнику, пишет автор, скорее всего, будет предложен вариант такой реструктуризации или деления компании, которая заставила бы миноритариев принять решение о выкупе.

Практика показывает, что две одинаково эффективные компании в России и за рубежом оцениваются по-разному. Стоимость иностранной компании всегда оказывается в несколько раз выше российской. Понятно, что стоимость российского бизнеса занижается в том числе и в связи с политическими рисками, которые мало зависят от владельцев холдинга, но на ряд факторов можно повлиять с помощью эффективного менеджмента и правильного распределения активов.

Типичная ситуация: развивая бизнес в регионах, акционер приобрел завод и несколько сбытовых организаций. После покупки выяснилось, что ряд прав на земельные участки отсутствует, не все объекты зарегистрированы, не все бизнес-процессы прозрачны. Что должен сделать собственник? Разделить имущественные и торговые риски – создать две региональные структуры, одна будет собственником активов, другая – арендуя активы, займется коммерческой деятельностью.

Другой используемый вариант – создание квази-независимой от холдинга структуры для осуществления рисковых операций. Например, многие нефтяные компании участвуют в поиске новых месторождений в развивающихся странах. Это рискованные проекты и рискованные вложения, и все эти риски ложатся на холдинг, снижая его капитализацию, в случае если геологоразведкой занимаются аффилированные с холдингом компании. Выход – неаффилированная с холдингом структура должна осуществлять хотя бы начальную стадию рискового проекта.

Какие бы сложности ни стояли перед владельцами и руководителями холдингов, автор этой книги убежден: вертикально интегрированные холдинги являются в российской промышленности единственной системообразующей структурой, которая способна обеспечить устойчивый экономический рост. Но с одним условием – при правильной промышленной политике государства.