Лучший заказчик для архитектора – власть.
Но она не понимает, зачем ей архитектура.
О том, как устроен современный архитектурный мир, рассказывает Александр Кицула, вице-президент Санкт-Петербургского Союза архитекторов, руководитель «Архитектурного бюро «Я.К.», профессор МААМ (Международная академия архитектуры, отделение в Москве).
– Объясните: что такое успешный архитектор?
– Успешный архитектор – это тот, кто сумел соединить профессию и бизнес. Обычно, хотя и не всегда, это талантливый профессионал, обладающий неким набором личностных качеств, необходимых для продвижения себя и управления коллективом. При этом последнее зачастую важнее первого. Талантливых архитекторов достаточно много, успешных – заметно меньше, великих архитекторов – вообще единицы.
Есть одно, но очень важное условие, которое позволяет или не позволяет просто талантливому архитектору превратиться в настоящего мастера своего дела, – это везение или, если угодно, счастье найти «своего» заказчика. Великий архитектор от талантливого отличается зачастую только тем, что один своего заказчика нашел, а другой – нет.
Для появления хорошей архитектуры заказчик – совершенно необходимый фактор. Всегда. Хороший заказчик не менее важная персона, чем архитектор. Антонио Гауди в Барселоне нашел магната Гуэля. Или Гюэль нашел Гауди… как кому нравится. И Гуэль стал заказчиком всех его работ, кроме Саграда Фамилия. Весь стиль Гауди сделан на деньги одного человека.
У американского архитектора Фрэнка Ллойда Райта – а это один из моих любимых архитекторов – тоже был свой круг заказчиков. Только потом, когда Райт стал мировой фигурой, круг заказчиков расширился.
У Растрелли был вполне конкретный заказчик – императрица Елизавета Петровна. Умерла Елизавета Петровна – Растрелли тут же уволили. Он писал Фридриху II письма, посылал альбомы со своими постройками, просил дать ему работу. Ему ответили: отличные альбомы, но у нас в Берлине свои архитекторы есть. Говорят, Растрелли вернулся в Петербург и где‑то здесь умер. Даже где похоронен – неизвестно, хотя он был архитектором императорского двора.
– А сейчас великие архитекторы перевелись?
– Я в шутку делю архитекторов на несколько категорий. Первая категория – те, кто получил профессию архитектор, но мало что в ней понимают. Есть такие архитекторы с дипломом, которые не знают, ни что надо делать, ни как надо делать. Их, на самом деле, крайне мало. Как правило, они из профессии выбраковываются еще в институте или сразу после.
Есть архитекторы, которые понимают, что надо делать, но не знают – как. Или наоборот: знают, как делать, но не понимают – что. Это нормальные, хорошие архитекторы. Таких большинство.
Нередки архитекторы, которые знают и как надо делать, и что надо делать, то есть понимают задачу и владеют необходимыми навыками, чтобы эту задачу выполнить. Я таких называю «настоящими архитекторами».
Проблема и современной российской архитектуры (и международной архитектуры отчасти тоже) в том, что заказчик не понимает, зачем архитектура нужна вообще.
А есть великие архитекторы. Это те из настоящих архитекторов, которым повезло с заказчиками. Вот они знают, что делать, умеют это делать, и у них появилась возможность делать то, что они считают нужным.
И отдельная категория – гениальные архитекторы. Это те, кому удалось сформировать свой стиль.
– Значение архитекторов в России уменьшается по сравнению с ситуацией 20 или 30 лет назад?
– Повелителями мыслей архитекторы были короткий промежуток времени – с середины XIX до середины XX века. В это время все европейские города превратились в то, что мы любим. Из грязных, непонятно чем застроенных пространств с отдельными дворцами они приобрели черты комфортных городов.
И сейчас роль архитекторов велика. Другое дело, что она совершенно недооценивается заказчиками. Проблема и современной российской архитектуры, и международной архитектуры отчасти тоже в том, что заказчик не понимает, зачем архитектура нужна вообще. Я имею в виду архитектуру как искусство.
Архитектура – очень специфический его вид. Говорят: «Поэт должен быть голодным», а архитектор не может быть голодным.
– Почему это?
– Потому что он работает не один. Ему нужен коллектив. Писатель может просто бумагой с ручкой обойтись. А результат труда архитектора – города, здания, архитекторы создают реальную среду, а не картинки на бумаге. Все это не под силу одному человеку.
– А как же «бумажная архитектура»?
– Картинки на бумаге – это все‑таки не архитектура. Это графика: наброски, чертежи. Не конечный, а промежуточный результат. Это как сценарий к фильму.
Поэтому мы опять приходим к проблеме заказчика. По факту, у архитектора два типа заказчиков – либо богатые частные лица, либо власть. Лучший заказчик для архитектора – конечно, власть. Но такая власть, которая понимает, для чего ей это нужно. Власть в Российской Федерации не понимает, для чего ей нужна архитектура.
Это не значит, что власти у нас неквалифицированные. Они в своих вопросах разбираются, просто для чего им нужна архитектура – не понимают. Может быть, им никто не может объяснить. По большому счету, запрос на архитектуру как на искусство отсутствует. Для нас, для архитекторов, это плохо.
– На Западе не так?
– На Западе запрос на архитектуру как на искусство тоже отсутствует, но там присутствует запрос на архитектуру как на рекламу.
На Западе есть запрос на архитекторов-звезд. У нас такого запроса нет. Если архитекторы-звезды были нужны российским заказчикам, а нужны они стали, когда на приглашение архитекторов-звезд появились деньги, их приглашали с Запада. Своих архитекторов звездами у нас не считают.
Но так ведь не только сейчас. Посмотрите, кто были архитекторы в России, допустим, в XVI веке? Их просто не было. Были мужики, которым говорили: «Так, Вася, вот тебе топор. Иди и сруби храм». Вася знал, как церковь рубится, и ставил ее со своей бригадой. А потом появились умники, вроде Петра I, которые решили, что мы должны слиться с западной цивилизацией, повернуться к Европе. И стали давать мужикам западные образцы: «Вот сделайте, как тут нарисовано». В результате получились замечательные дворцы – как в Кусково и Останкино в Москве. Они из дерева срублены – как избы, только большие. А снаружи и внутри – замечательная классика. С колоннами, все раскрашено, сделано так, чтобы никто не подумал, что дворцы деревянные. Шедевры архитектуры. А кто их делал? Крепостные графа Шереметева по картинкам, которые им присылали из Петербурга.
– Тогда и наши архитекторы появились, разве нет?
– Конечно. Баженов в XVIII веке – это звезда, как считается, мирового уровня. Его даже приглашали быть главным архитектором французского двора, когда он во Франции учился. Он отказался, вернулся в Россию и почти ничего здесь не построил. Ну, или почти ничего не осталось. Он себя чувствовал звездой, чувствовал себя равным аристократии. Правда, аристократия его равным не считала.
Но все‑таки та аристократия понимала, для чего ей нужна архитектура – им лично она была нужна для создания среды, которая им нравилась и в которой они хотели жить.
Екатерина II, Александр I и Николай I лично подписывали проекты для Петербурга. Ни одного здания без их визы не строилось. И у них все было хорошо со вкусом. А вспомните огромный проект по перепланировке городов в XVIII веке, который предприняли при Екатерине. Все губернские города были полностью перепроектированы, включая Москву, хотя ее в меньшей степени затронула регулярная европейская планировка. Значит, тогда было понимание государственной значимости градостроительства.
У нас последним руководителем, понимавшим, для чего нужна архитектура, был Сталин, который сам лично пририсовал шпили на послевоенных московских высотках и заставил архитекторов их сделать. Заметьте, с ним никто и не спорил. Все эти разговоры, что архитекторы хотели авангард, а Сталин заставил от него отказаться, – это выдумка.
Можно, конечно, безостановочно мостить, переделывать и обновлять элементы благоустройства, но не надо забывать, что комфортное городское пространство формируется зданиями.
А сейчас у нас власть, к сожалению, не знает, для чего ей нужна архитектура. Она понимает, что нужно благоустраивать города. Она понимает, что нужно как‑то комплексно планировать застройку. Но это сводится к дизайну городской среды. В последние годы по всей России запущено огромное количество программ по обустройству территорий. Они нужны, конечно, но это фрагментарное решение вопроса. По большому счету, оно ничего принципиально не изменит в деле качественного улучшения городской среды. То есть можно, конечно, безостановочно мостить, переделывать и обновлять элементы благоустройства, но не надо забывать, что комфортное городское пространство формируется зданиями. Все остальное – лишь дополнение. Очень важное, но дополнение.
Исторически архитекторы занимались всеми вопросами, связанными с организацией жизни людей в искусственной среде: и объемным проектированием, и планированием городов, и градостроительством (а это синтез объемного проектирования и планирования). Это то, что Карл Росси в Петербурге делал. Когда вы не просто на бумаге проспекты прокладываете, а еще и само пространство создаете. Архитекторы занимались интерьерами. Они же занимались дизайном – Кваренги рисовал всю мебель для своих дворцов. Сейчас это официально разделяется зачем‑то.
– Значит не умеют этого нынешние архитекторы.
– Умеют. Я, например, могу заниматься и градостроительством, и объемным проектированием, и дизайном городской среды. Я не проектирую кресла, но дизайн интерьеров делаю. Большинство архитекторов, я вас уверяю, с радостью бы делали и то, и другое, и третье. Проектировали бы города и в этих городах проектировали бы свои здания.
Но сейчас идет дробление профессии на официальном уровне. Одна профессия – архитектор-объемщик. Другая – градостроитель. Третья – дизайнер городской среды. Четвертая – реставратор. Ко всем этим профессиям выпускают регламентирующие документы, разрабатывают требования к знаниям и навыкам. То есть происходит специализация. Но мне кажется, и это не только мое мнение, что такое разделение – неправильное, потому что раздробление приводит в итоге к невозможности создать что‑то органичное. Все‑таки раньше архитектор был фигурой, которая видела и контролировала процесс целиком.
– Насколько конкурентен рынок архитектурного проектирования в России? В Петербурге, например, сколько архитектурных бюро?
– Вряд ли больше 200. Это я считаю мастерские, которые возглавляют архитекторы.
– Петербургскому архитектору сложно выйти в регионы? И наоборот?
– Огромное количество петербургских архитекторов работают в регионах. На них там смотрят так же, как мы здесь смотрели на Доминика Перро и на Эрика Мосса 20 лет назад. А москвичи у нас активно работают.
«Современная» архитектура умеет делать фокусы: музей в Бильбао или мост в парке «Зарядье», но среду, в которой хочется жить, делать разучилась.
– То есть архитектурный мир устроен если не идеально, то по крайней мере состязательно?
– Все меняется. Проходит время небольших творческих мастерских, которые появились в 1990‑е или даже раньше – в конце 1980‑х, еще при Горбачеве. Тогда, как только власти дали возможность создавать частные фирмы, руководители архитектурных мастерских стали уходить из государственных проектных институтов в собственные бюро. Юрий Исаевич Земцов ушел из «Гипроторга» и создал первую, как он уверяет, персональную творческую мастерскую в Петербурге. По его пути пошли другие архитекторы. С заказами, естественно.
– Вы тоже?
– У меня другая судьба. Я немного сбоку включился в этот поток. Благо, тогда заказов хватало.
– Что значит сбоку?
– Я не из архитектурной семьи. Моя мама – учительница, отец – военный. Я не заканчивал специальной художественной школы. И вообще приехал учиться в Ленинград из Петрозаводска. Распределился, остался здесь работать (у нас был последний курс, который еще распределяли). Три года отработал на строительном комбинате в Колпино – там делал типовые школы и садики. Моими коллегами были в основном конструкторы. Поэтому мой опыт специфический, у меня связей как таковых не было. Но я тоже ушел в свободное плавание. Сделали с партнером фирму, в которой я до сих пор и работаю. Мастерская у меня маленькая, в ней никогда не было больше 5–7 архитекторов. Я к численному росту коллектива не стремился и не стремлюсь. Лучше меньше, да лучше. Инженеров и конструкторов мы привлекали на аутсорсинг.
– А в раскрученных архитектурных бюро – Никиты Явейна или Евгения Герасимова – сколько человек работает?
– До 150 человек. Но тут дело не в размере. Все эти созданные 30 лет назад частные мастерские были и остаются фирмами, сделанными под личность или группу личностей. Все знают, что «Студия 44» – это мастерская Явейна. Что «Евгений Герасимов и партнеры» – это Герасимов. В большинстве мастерских фамилия архитектора прямо в названии указана. У кого‑то в бюро процессы устроены более бизнесово, у кого‑то – менее, но все они заточены на творческое отношение к работе. Для всех нас бизнес – вторичен, а архитектурная работа первична. И для Герасимова, и для Явейна, для всех первично то, что они – архитекторы.
А сейчас набирает силу другая тенденция. Под государственные конкурсы и крупные тендеры создаются проектные структуры. Которые подходят к архитектуре как к бизнесу. По сути, это возрождение советских проектных институтов, но уже в частных руках. Эти организации не ориентируются на личности. Там нет явных лидеров. При каждой крупной строительной корпорации созданы такие структуры, они их обслуживают. Делают, что нужно, в те сроки, что требуется. Тут уже не до творчества.
– В чем отличие прежних подходов от нынешних – только в сроках?
– Архитектор стремится идеально решить свои задачи. На это нужно время. А сейчас требуется другой подход: быстро сделай то, что хочет заказчик.
– В России мы обычно идем по пути копирования западных образцов. В том числе в архитектуре. Так?
– Россия – это такая страна-перекресток, которая всегда за кем‑то движется, пытаясь не отстать. Хорошо это или плохо? Не знаю. Но, кстати, не всегда так было. Советский авангард – это мирового уровня архитектура. Константин Мельников – топовая фигура мировой архитектуры. Возьмете любое английское издание по истории искусства, и вы там точно найдете Мельникова с его домом на Арбате и клубом имени Русакова. Как правило, вы там Растрелли и Росси не обнаружите, но Мельникова и Ивана Леонидова найдете. Башня III Интернационала Татлина – это событие в мировом искусстве. Другое дело, что сам я сейчас оцениваю возникшую тогда модернистскую архитектуру скорее как деструктивное явление. При этом нельзя не признать, что в то время Запад приспосабливался к парадигмам, которые генерировал Советский Союз. Это касалось не только архитектуры. И, в общем, тот замечательный, комфортный и сытый западный мир, который мы все одно время так сильно полюбили, что сами разломали остатки СССР, был следствием советского проекта. Но это я отвлекся.
– А чем вам не нравится архитектурный авангард?
– Он мне нравится. И я каждый раз вздрагиваю, когда говорят: «Надо Ленина вынести», – потому что понимаю, что за этим снесут мавзолей Щусева. Поэтому пусть лежит Ленин спокойно и мавзолей стоит, дай бог, как можно дольше. Замечательный объект советского авангарда.
Но в целом процессы авангард запустил деструктивные. Каким‑то парадоксальным образом у той традиционной архитектуры, которая была до авангарда, получалось делать города, в которых жить хорошо и жить хочется. А «современная» архитектура умеет делать фокусы: музей в Бильбао или мост в парке «Зарядье», но среду, в которой хочется жить, делать разучилась. Посмотрите на дома вокруг кольцевой дороги в Петербурге. Каждый дом вроде бы кем‑то сделан. Видно, что с ним работал архитектор. И они все отличаются друг от друга. Но в целом – ужасное однообразие, хуже, чем хрущевская застройка.
– Иностранные архитекторы умеют что‑то такое, чего не умеют их российские коллеги? Архитектура там устроена по‑другому?
– Принципиальных отличий в умениях нет. Но в подходах разница имеется. Хотя, конечно, в разных странах все устроено по‑разному. Не знаю, как в Китае, а в Европе или в Штатах общественное положение архитекторов более высокое, чем у нас. И архитектор несет большую ответственность. У нас, наоборот, есть непонятная мне тенденция к сокращению этой ответственности.
Если сравнить с советской эпохой, то область влияния архитектора на процесс строительства здания всячески ограничивается, начиная с авторских прав – на государственных объектах их лишают сразу же по выпуску документации. При подписании контракта ты уже отказываешься от всех исключительных авторских прав. Это значит, что только фамилия твоя будет стоять на проекте, а дальше с ним будут делать все, что хотят. На Западе такого нет. Там больше уважения к авторскому праву.
В советское и постсоветское время, когда еще действовали советские законы, главный архитектор мог на стройке реально решать любые вопросы. Мог запретить что‑то делать или внести изменения в разработанную им документацию. Под свою личную ответственность и без всякой экспертизы. Теперь это в прошлом.
– Сейчас авторский надзор тоже есть.
– Авторский надзор стал необязательным, и он никак не связан с авторством. Авторский надзор – это добровольное право заказчика. Раньше авторский надзор мог осуществлять только автор проекта. Теперь – любой проектировщик, которого пожелает нанять заказчик, если вообще пожелает. Действие полностью утратило свой смысл.
Еще важный момент – чисто русская (или советская) неистребимая тяга к рационализаторству. Если в Германии, например, сделан проект, то этот проект и реализуется. Поэтому они строят быстро. Никому в голову не приходит в процессе строительства вносить в проект изменения без крайней необходимости, менять шило на мыло.
– А у нас меняют?
– У нас меняют всегда и постоянно. Приходит новый менеджер и начинается перетряска. Меняют по множеству обстоятельств: например, из желания протолкнуть своего поставщика. Поэтому, если говорить про беду российского строительства, – это попытки постоянно что‑то улучшать. А улучшать ничего не надо. Сделали проект – по нему и надо строить.
Ну, и сама роль архитектора в процессе строительства крайне понижена по сравнению с Западом. Там архитектор – конечно, не царь и не бог, но без него все‑таки ничего не решается. Там на архитекторе, как правило, подбор подрядчика, через него идут финансы. Собственно, и в России в XVIII–XIX веках тоже так было. Архитектор составлял сметы, следил за их соблюдением и определял, кого на какие подряды запускать.
Теперь у нас от этого отказались. С этим связаны не слишком удачные попытки приглашения в Россию западных звезд. Скажем, на конкурс по новой сцене Мариинского театра и Перро, и Мосс шли со своими подрядчиками. Они хотели задействовать тех подрядчиков, которые могли сделать то, что они нарисовали. Но это было неприемлемо для госзаказчика, соответственно, ничего и не получилось.
– На этом отличия нас от них заканчиваются?
– Еще пара: в контроле и в ценообразовании. У нас сейчас создан реестр главных архитекторов и главных инженеров, которые должны проходить какие‑то постоянные квалификации, повышать свой уровень. Непонятно, правда, кто будет проверять, повысил я свой уровень или нет? В советское время не было такого контроля. Был внутренний контроль документации. И дома не падали. Все это лицензирование, по большому счету, затеяно с целью создать дополнительный источник дохода, и не более того.
И про деньги. На Западе услуги архитектора составляют 10% от общей стоимости проекта. Иногда даже больше.
– А у нас?
– На проектирование от 2% при типовой застройке (это и общий эскиз, и расчеты, и выпуск всех чертежей, и сметы, и надзор за строительством) до 10% – если объект небольшой по площади, но очень трудоемкий, например вилла. Цены на проектные работы в России крайне низкие.
– А не повышаются они почему? Потому что кто‑то соглашается работать за небольшие деньги?
– Да, соглашаются. И это приводит к снижению требований к проектной документации. Ответная реакция на низкую цену: «Как платите – так мы и делаем».
– Сколько один проект времени занимает?
– Сделать концепцию какого‑то объекта, если это не город, а здание или комплекс, можно за два-три месяца. Это время, чтобы придумать, нарисовать, оформить, сделать трехмерную модель. На проект, который пойдет в экспертизу, уходит пять-шесть месяцев. Хотя многие делают за три-четыре. Не знаю, как они успевают.
– Небольшое бюро сколько проектов ведет параллельно?
– У меня сейчас два проекта идет больших – на 45 и 40 тысяч кв. метров, один на стадии «Проект», другой на стадии рабочей документации, плюс несколько мелких заказов.
– Сколько вы получаете за проект?
– Скажу так: расценки на проектирование в Петербурге колеблются в пределах в среднем от тысячи до трех тысяч рублей за квадратный метр.
– То есть если это дом на 40 тысяч метров, то компания-проектировщик заработает минимум 40 миллионов рублей.
– Примерно так. Это включает в себя все стадии проектирования.
– А если я хочу построить загородный дом за 20 миллионов рублей, то работа архитектора обойдется мне в 2 миллиона?
– Гораздо меньше. С частными домами – отдельная история, потому что эти работы, как правило, очень трудоемкие. И если считать их по существующим расценкам, то сумма на проектирование получается для заказчика космическая, он просто откажется и уйдет. Поэтому на таких объектах мы делаем только эскизный проект, а рабочие чертежи только тогда, когда они действительно нужны. Частным строительством занимаются достаточно квалифицированные бригады. И правильнее заказать проект инженерных сетей у той организации, которая будет их прокладывать. Такой подход ближе к тому, как строили в XIX–XX веке.
Когда‑то мы делали и на частные заказы полный комплект документации, но опыт показал, что это неправильно. Заказчику приходится платить и нам, и подрядчикам, потому что первый же подрядчик говорит, что будет делать все не так, как мы запроектировали, а по‑другому. И в итоге все недовольны.
– При строительстве многоквартирного жилья заказчики всегда хотят максимальный выход метров на единицу площади. И как вы с этим справляетесь?
– Могу рассказать историю примерно на эту тему. Есть у меня заказчики, хорошие ребята, какое‑то время назад они с партнерами приобрели землю, большой участок в пригороде Петербурга. И говорят: по прикидкам на этой территории можно разместить 80 тысяч квадратных метров жилья, а нам, чтобы все сошлось по финансам, нужно хотя бы 100 тысяч. Я согласился посмотреть, даже увлекся этой темой. Мы сделали генплан. Затея была такая: строим традиционный город, малоэтажный, с высокой плотностью застройки, но при этом огромное количество бульваров, партеров, зеленых площадей. То есть фактически там не было окон, которые бы не выходили либо на сквер, либо на бульвар. И нарисовали мы им примерно 150 тысяч продаваемых метров.
Заказчики месяц ходили счастливые. А потом говорят: «Все здорово, но смотрите – у вас тут нарисован сквер. Почему мы не можем его застроить?». Я говорю: «Застроить вы его, конечно, можете. Но зачем? Вы эти метры продадите, но и деньги, чтобы сквер застроить, дополнительные потребуются. Вы потратите на стройку условно 50 рублей за метр, а продадите здесь метр за 70 рублей. А если вы не будете застраивать сквер, то вам не надо будет нести затраты на это дополнительное строительство, зато во всех домах вокруг этого сквера вы каждый метр будете продавать не по 70 рублей, а по 100».
Я думал, что привел им неотразимый бизнес-аргумент, потому что зашел с их стороны. Они долго думали, а потом сказали: «Нет, тут что‑то не то. Мы же это построим – значит, на этом заработаем».
– И чем дело кончилось?
– Проект перешел в одни руки, потом в другие. До сих пор что‑то рисуют.
– С индивидуальными заказчиками, которым нужен для себя коттедж или интерьер, труднее работать?
– Пожалуй, они тщательнее во все вникают. Тут у меня есть и отрицательный опыт, и положительный. Для меня обязательно, чтобы было непосредственное общение архитектора с заказчиком. Не дистанционное и не с посредником. Это нужно, чтобы обе стороны остались довольны: и архитектор результатом своей работы, и заказчик тем, что получилось. Я работал с одной состоятельной семьей во второй половине 2000‑х. Первый объект, который я им делал, мы начали с полного непонимания друг друга. Но мне каким‑то чудом удалось их убедить довести работу до конца. Когда хозяин семьи увидел результат, он сказал: «Я все себе не так представлял, но вижу, что квартира здорово сделана. Спасибо, что меня переубедили». А потом между заказчиком и архитектором возникает доверие. И архитектор получает возможность делать красиво, не растрачивая время и энергию на доказательства и объяснения.
Хочешь красиво? Делай, если успеешь. То есть задачи такой, во-первых, не ставится. Во-вторых, люди, которые принимают решения, часто не понимают, что такое красиво.
Нечасто выпадает такая удача. Это раньше архитектор основную часть своего времени тратил на эстетическое выражение того, что он задумал. А сейчас «сделать красиво» – это твоя личная забота. Хочешь красиво? Делай, если успеешь. То есть задачи такой, во‑первых, не ставится. Во-вторых, люди, которые принимают решения, часто не понимают, что такое красиво.
– Образование плохое или дело в другом?
– Когда какой‑нибудь Павел Петрович, сын Екатерины II, жил в комнатах, которые ему отделал Камерон или Кваренги, ходил по прекрасному Павловскому парку, за которым следили специально приглашенные садовники, а навстречу ему попадались хорошо одетые люди – вот у него вкус и формировался. Нет другого способа воспитать хороший вкус, кроме как погрузив человека в обстановку прекрасного.
А когда все ходят среди стен из бетона и стекла – формируется другой вкус. Люди, которые не знают, что такое сладко, кисло и горько, как они могут адекватно реагировать? Для социального здоровья общества архитектура очень важна. Я бы сказал: она болезненно важна.
Сергей БАЛУЕВ
